Была такая выставка, спродюсированная Олегом Куликом, — «Верю». Происходила она после первой пятилетки нулевых — в 2007 году, когда постмодернизм уже лет десять как стал ругательным словом, а новой актуальной культурной идеи еще не оформилось. Конечно, уже была «новая искренность», «прямое высказывание», но все как-то не сводилось в одну реку, а пробегало юркими ручейками по выжженому рефлексией культурному ландшафту.
И вот Кулик, конечно, прежде всего имея виду этап своей жизни, когда он стал без иронии относится к религии, к служению художника идеалам, устраивает выставку на эту тему. И выставка удалась. Одних открытий выдержала, кажется, четыре. И было в ней еще что-то такое, говорящее о служении, раз божеству, то, возможно, и его наместнику. Такая получилась примиряющая контемпрорари арт и власть светскую и духовную. Тогда, как и сейчас, происходило бодание современного искусства с церковью, а художники этого круга были если не анархистами, то уж точно марксистами… ну, еще троцкистами.
Выставка в какой-то мере зафиксировала время перехода от деконструкции к конструкции. И во многом стала манифестом совместного участия в конструкции общественных, можно сказать, духовных ценностей.
Но чувствовалось ведь тогда в этой выставке что-то не до конца проясненное, какой-то подвох, ставящий знак вопроса после ее названия.
Сейчас это видно, разумеется, сильней, и, наверное, можно уже не объяснять, ибо сила заднего ума дана каждому. Но все равно хочется сформулировать.
Время было, что и говорить, циничное. Идея выращивания своего сада была доведена до абсурда и, любое место, куда падала твоя тень, оказывалось единственно важным. Выставка «Верю» вроде как против такого цинизма и собралась. Но в стране, построенной на принципе монетизации административного ресурса, честность и открытость шли в негативной иерархии сильно впереди глупости.
В то время я начал работать в пресс-службе Минтранса — так там первым вопросом было: вы считаете, что наше ведомство должно быть открытым или информирование нужно строить по подобию регламентов военных организаций? И было очевидно, что правильный ответ — номер два.
И было также очевидно, что человек отделен от государства. Считалось дурным тоном спрашивать — кто взорвал дома в девяносто девятом, говорить о том, что чиновники воруют и почти все состоят в коррупционных схемах. Это не казалось обычным — это таким было. Поэтому по-дурацки звучали утверждения, что государство тебе чем-то обязано, если ты не в схеме.
И вот что-то произошло в декабре 2011 года. Критический уровень цинизма сломал стрелку говномера. И пассивность, в том числе ощущение своего бессилия перед самовоспроизводящейся машиной суверенной демократии, прошла, и, как происходит, когда отпускает онемение отсиженной части, побежала иголками и томительной ломотой.
Люди творческих профессий стали с оглядкой относиться к сотрудничеству с властью, ибо не верят, а ради заработка уже как-то нехорошо, так как пространство, в котором действует государство, перестало считаться умозрительным, и нам все более заметны результаты деятельности конкретных людей в нем.
И вот посетители выставки «Верю» сегодня начинают делиться на «верю тому», «верю этому», что и оказывается настоящей верой, верой в настоящее. Это значит, наверное, что целое десятилетие прошло под знаком какой-то подмены целей, в соревновании — у кого получается эффективнее наебать товарища.
Ну и, надеюсь, это и правда значит, что это десятилетие прошло.
